Сто с небольшим лет тому назад 1 июня 1891 года, по поручению российского императора Александра III, его наследник и будущий император Николай II заложил первый камень в фундамент владивостокского вокзала, ознаменовав тем самым начало строительства Великого сибирского рельсового пути протяженностью 8380 верст (около девяти тысяч километров). Строительство этого пути завершилось в 1916 году. При этом в последнюю очередь был закончен участок железной дороги, проходивший у берегов Байкала, которые во многих местах представляют собой высокие отвесные скалы, круто обрывающиеся прямо в воды озера. Строительство участка, называвшегося Кругобайкальской железной дорогой, было сопряжено с особенно большими трудностями. Пока он строился, поезда по рельсам железнодорожной магистрали курсировали лишь на участках между европейской частью России и озером и между озером и Владивостоком. Через озеро вагоны подавались пароходом-паромом, размещаясь на трех железнодорожных ветках его нижней палубы. На каждую ветку вкатывалось по семь пассажирских или товарных вагонов.
На западном берегу озера была станция Байкал на восточном - Танхой1, по названию расположенного километрах в четырех или пяти поселка. При железнодорожных станциях существовали и пристани под тем же названием.
Пересекая сорокакилометровое расстояние между пристанями Байкал и Танхой примерно за два часа, пароход-паром с одного берега на другой доставлял двадцать один вагон, которые выкатывались с палубы специальным маневровым паровозом. Из них формировался железнодорожный состав, доставляемый паровозом дальнего следования к месту назначения: от станции Байкал в сторону центра России - в Москву или Санкт-Петербург, а от станции Танхой - на восток, в сторону Владивостока. На освободившуюся палубу парохода-парома вкатывались вагоны, идущие в противоположном направлении. Таким образом, в течение всего времени, пока продолжалось строительство Кругобайкальской железной дороги, непрерывность движения поездов между Петербургом и Владивостоком обеспечивалась с помощью парохода-парома, выстроенного, если я не ошибаюсь, одной из английских фирм по заказу царского правительства. Зимой (а она в Восточной Сибири длится чуть ли не полгода) на озере образуется мощный ледяной покров, препятствующий судоходству. Учитывая это, пароход-паром выстроили как ледокол. В то время он считался одним из самых мощных ледоколов мира.
Судьба ледокола “Байкал” оказалась печальной. Он не был боевым кораблем. Борта его не покрывала броня. Во время революционных событий, происходивших в двадцатые годы, он попал под артиллерийский обстрел. Бороздить воды Байкала он уже не мог. Ремонтировать ею в те годы было не по средствам. С него постепенно снимали наиболее ценное оборудование, а затем окончательно разобрали на части.
Больше повезло маленькому пароходику “Волнушка”, который, как я слышал, был построен в качестве бесплатного приложения к ледоколу “Байкал”. В сорок пятом году мне пришлось на этом пароходике пересечь озеро. (Теперь-то “Волнушка”, вероятно, пошла на слом.)
Откуда мне все известно?
Дело в том, что подрядчиком на строительстве этой дороги был мой отец. И вот, откликаясь на предложение журнала, постоянным подписчиком которого являюсь много лет, я и решился прислать свои записи. Ведь они касаются не только моей семьи. Думаю, что воспоминания о том, как и каким образом шла стройка, в каких условиях жили тогда рабочие, будут интересны многим, ведь сведения об этом скрывались долгие годы. Помнится, году в 1920 или 21-м я как-то сидел в вагоне поезда, увозившего меня из Иркутска в Верхнеудинск (теперь столица Бурятской республики - Улан-Удэ). Я, как и остальные пассажиры, слушал рассказ старика, которому было за семьдесят, о том, как он работал когда-то у подрядчика Вильгельма Иосифовича Лишко и возил на своей лошади балласт для земляного полотна железной дороги.
Надо сказать, что строительство Кругобайкальской железной дороги велось по еще малообжитым местам, а часто и в окружении дикой и не тронутой человеком природы. Землекопы работали вручную, в основном кайлом, а также штыковыми и подборными лопатами. На близкое расстояние грунт перевозили тачками, которые для облегчения труда катили по доскам. На дальние расстояния грунт перевозился в специальных повозках, запряженных лошадьми, - так называемых грабарках. Так вот этот рассказчик и был как раз таким грабарем.
Кроме Лишко, на строительстве железной дороги подрядными работами, по рассказам старика, занимались и другие предприниматели. Он назвал при этом несколько фамилий, из которых я случайно запомнил одну - Мишин. Но самым крупным и самым щедрым из них старик называл подрядчика Лишко, который, по его словам, платил своим рабочим значительно больше, чем другие.
Мне, разумеется, приятно было слышать все это от рассказчика, но ни ему, ни его слушателям я не мог похвалиться тем, что я - родной сын как раз этого самого подрядчика. В вагоне было много народа, и Гражданская война еще не кончилась. Подрядчиков, как и прочих буржуев и “кровососов”, тогда не жаловали. Преследовали не только их самих, но и их детей: не брали на работу, не принимали в специальные, а тем более в высшие учебные заведения. А мне так хотелось учиться. Поэтому я дослушал рассказчика молча. Но уже тогда запало мне в душу желание записать то, свидетелем чему был я сам, и что хорошо запомнил из рассказов своих родных. Мне скоро исполнится девяносто лет - время, так сказать, подводить итоги. А поскольку история моей семьи не совсем обычна, то и многие события прошлого благодаря этому видятся под другим углом и, следовательно, помогают увидеть все чуточку ярче.
“Необычность” моей семьи заключается в том, что дед мой был чех. Фамилия его была Лишка с ударением на первом слоге. Слово “лишка” переводится на русский как лиса или лисица. Звали его Йозеф. Работал он на родине стеклодувом.
Году в 1862-м в поисках работы он переехал в Германию. Немецкий, как и всякий чех, он знал отлично, так как Чехословакия в те времена входила в состав Австро-Венгрии, государственным языком в которой был всегда немецкий.
Примерно в 1870-м году Йозеф с женой и четырехлетним сыном Вильгельмом - моим отцом - в поисках лучшей жизни переехал в Россию. Местные жители переставили ударение в его фамилии на Лишко. Так оно и утвердилось окончательно и перешло к его сыновьям - Вильгельму и Михаилу.
Моего отца благодаря хорошему почерку взяли на работу в строительную контору. Там он научился работать с нивелиром и другими геодезическими инструментами, производить топографические съемки, пользоваться специальными таблицами для разбивки дорожных кривых2.
Работа в строительной конторе, под руководством опытных техников и инженеров послужила ему отличной школой, и он в сравнительно короткий срок стал неплохим техником-практиком.
Кого ему исполнилось примерно девятнадцать лет, он впервые принял участие в проведении узкоколейкой железной дороги (так называемой дековильки) между городами Рязань и Касимов, затем ему поручили и руководить ее строительством. Дорога находилась в эксплуатации несколько лет. Перестала она существовать лишь тогда, когда через Рязань и Касимов прошла железнодорожная магистраль нормальной колеи.
Работая техником-строителем в ведомственных организациях, мой отец приобрел солидную практику. По совету его руководителей он распрощался со службой и занялся самостоятельной подрядной деятельностью. Эго освободило его от постоянной опеки со стороны многих порою невежественных чиновников. Заказы на производство строительных работ к нему стали поступать как со стороны государственных учреждений, так и от частных предпринимателей.
Незаметно отцу подошел призывной возраст. Российского подданства ни он сам, ни его родители получить не смогли. Как чех, он воинскую повинность должен был отбывать в Австро-Венгрии. Ею жена с дочерью и младшим сыном Михаилом осталась без кормильца. Его знакомые, хорошо разбиравшиеся в юридических делах, посоветовали ей обратиться с просьбой к австрийскому императору об освобождении ее сына от военной службы и помогли ей составить прошение на имя Франца-Иосифа. Мало кто верил, что из Австрии вообще придет какой-нибудь ответ. Но, к удивлению многих, ее просьба была удовлетворена. Сын был демобилизован и вернулся в Россию.
У моей сводной сестры Надежды Вильгельмовны еще в 1934 году я видел фотокарточку нашего с ней отца, снятого в военной форме австрийского солдата. Эту карточку он привез с собой. На его голове красовался кивер с султаном.
Вернувшись, Вильгельм Иосифович переехал в Сибирь и продолжил свою подрядную деятельность. Нужно сказать, что в те времена многие из жителей европейской части России, желая разбогатеть, переселялись в те края. Наиболее удачливые из них становились предпринимателями. Стремясь расширить выгодную для себя деятельность, они нанимали рабочих и служащих, оплачивая их труд не скупясь. При этом сами они в убытке не оставались. Менее удачливые поступали к ним на работу и в большинстве случаев тоже оставались довольными. Ведь раньше, в европейской части России, они никогда столько не зарабатывали.
Приехав в Сибирь, многие привыкали к ее климату и оставались там навсегда. Так исключительно богатый край постепенно заселялся и осваивался. Царское правительство много уделяло этому внимания.
Строительство Кругобайкальской железной дороги шло полным ходом. Отец возводил мосты и земляное полотно для вторых путей железной дороги, а также прокладывал так называемые галереи - пробитые через горы проезды, которые, в отличие от туннелей, ограничиваются естественными стенками горных пород только с одной стороны. Так что пассажиры могли видеть озеро Байкал.
У отца по найму работали сотни людей. Он не только сам зарабатывал много, но и работавшим у него платил хорошо. Так, единственный его десятник Фролов получал зарплату или, как тогда говорили, жалование в размере ста рублей в месяц. Бывали случаи, когда некоторые каменотесы-сдельщики зарабатывали до десяти рублей в день. Это были очень большие деньги. Хорошая породистая корова в те времена стоила в Забайкалье около двадцати пяти рублей. Простую же, беспородную можно было купить не дороже, чем за десятку.
Думаю, что далеко не каждый сибирский предприниматель оплачивал труд своих работников так же хорошо. Но отец старался привлечь к работе не просто как можно больше людей, но тех, кто хорошо знал свое дело - профессионалов, умеющих работать. Он считал, что от их квалификации зависит успех дела, которым он занимался. Вот почему еще он не скупился на оплату работникам высокой квалификации, хотя и землекопы, а также разнорабочие или, как их тогда называли, чернорабочие, тоже получали неплохо, хотя, разумеется, меньше, чем специалисты.
Нанимая чернорабочих или землекопов, подрядчики, строившие Кругобайкальскую железную дорогу, не интересовались ни их биографией, ни их прошлым. Они не требовали паспортов или какого-то другого документа. Они просто включали их в общий список и посылали на работу. Этим часто пользовались бежавшие с какой-нибудь сибирской каторги уголовники. Устраиваясь на работу, они, как правило, своих настоящих фамилий не называли. В ход шли прозвища, иногда приобретенные ими еще в заключении, а иногда придуманные, по-видимому, тут же, при приеме на работу.
Если мне не изменяет память, некоторые из них, нанимаясь к отцу, называли себя “непомнящий родства”, “непрозванный”, “непомнящий”, “безродный”, “бесфамильный”, “чажа”. Первые пять фамилий были явно вымышленными, последняя, скорее всего, - тюремная кличка. Назывались и другие, не менее курьезные фамилии, которые встречаются чаще всего в юмористических рассказах, - тогда же их можно было слышать в Сибири от некоторых постоянно живущих там людей, которым они достались по наследству от отцов и дедов.
По образу жизни, который вели многие землекопы и чернорабочие, было видно, что уезжать из Танхоя они никуда не намеревались. Не собирались они и копить деньги. Каждую свою получку они почти полностью пропивали, благо, что в этом поселке имелось торговое заведение, продающее водку. Местные жители называли ею “монополкой”, так как хозяин ее приобретал у государства патент на право торговать водкой.
Пропивая деньги, рабочие оставляли себе самую малость на то, чтобы хватило на закуску, да на самую непритязательную одежонку, а также на то, чтобы расплатиться за снимаемые ими углы. Напиваясь по воскресным дням и праздникам до бесчувствия, они либо валялись на улице, либо затевали между собою драки. Иногда один из дерущихся кричал другому: “Ты меня в морду бей, а рубашку не тронь”.
Рабочим, не относящимся к числу горьких пьяниц, отец доверял больше и им обычно предоставлялись более квалифицированные занятия. Они работали на постройке мостов и галерей, а также на возведении домов и других более ответственных сооружений.
Казалось странным, что работавших на строительстве железной дороги “непомнящих родства”, “чаж” и прочих пьянчуг не проверяли местные жандармы и полицейские, которых в Танхое было немало. Возможно, что правительство сознательно закрывало на это глаза. Ведь совсем недавно закончилась война с Японией. Отсюда следовало, что связь с нашим Дальним Востоком необходимо было срочно укрепить и прежде всего нужно как можно скорее закончить железную дорогу до Владивостока, а для этого нужно было иметь много рабочей силы. А где ее взять? Одних только переселенцев из европейской части России явно не хватало.
Почти всякий честный и добросовестный человек, имевший какую-либо профессию и достаточно высокую квалификацию, часто мог найти подходящую для себя работу и в личном хозяйстве отца. Формально отец подрядчиком не считался. Им числился брат его жены - Юрий Владимирович Климентов. Вильгельм Иосифович в документах писался управляющим подрядчика Климентова, моего дядюшки, который никакими способностями, необходимыми для ведения подрядных работ, не обладал. Он был человек безынициативный и к тому же малорасторопный, но в то же время, безусловно, честный и с доброй душой. Предпринимателем по своему характеру и своим способностям он быть не мог. Судя по всему он фактически был просто подставным лицом.
Видимо, иностранцам не разрешалось вести подрядные работы в России, а может быть, к этому имелись и какие-то другие причины. Как-то, когда мне было лет восемь, одна из жительниц Танхоя, глядя на меня с какой-то неприязнью, сказала: “Ваш Лишко - ссыльный поселенец”. Вспоминая это, я невольно думаю, что, может быть, так оно и было на самом деле. Может быть, отец и в Сибирь-то выехал не по своей воле, а был выслан. Ведь мог он быть и членом какой-нибудь революционной организации, вроде партии эсеров, а мог быть выслан и как неблагонадежный иностранец. Ведь вполне возможно, что отношения между Россией и Австро-Венгрией начали портиться еще до начала мировой войны. Может быть, по этой причине он и не имел права быть предпринимателем. Теперь спросить об этом мне уже не у кого. Однако подрядные работы он все же производил так, как считал нужным, и был фактическим хозяином.
Отец становится коммерсантом. С началом строительства Кругобайкальской железной дороги население Танхоя стало быстро увеличиваться. Вместе с этим все острее стал ощущаться недостаток необходимых для жителей продовольственных и промышленных товаров, выбор их был невелик. Многое из необходимого жители Танхоя привозили аж из Иркутска.
Однако далеко не каждый житель Танхоя мог себе позволить такие поездки. Ездили туда наиболее состоятельные, а главным образом железнодорожные работники по служебным делам, делая, разумеется, при этом необходимые им личные покупки. В этих условиях моему отцу пришлось проявить особую заботу о немедленном и бесперебойном обеспечении рабочих и служащих всем необходимым, освободив их этим от вынужденных поездок в губернский город.
Рядом с нашим домом отец выстроил универсальный магазин, в котором можно было купить практически все, что и в Иркутске. В бакалейный отдел бесперебойно поступал сахар-рафинад, сахар головной, который теперь не выпускается, сахарный песок, сахарная пудра, сахар постный (неочищенный, желтого цвета, употреблявшийся верующими христианами при соблюдении ими постов), соль неочищенная (буза) и столовая, макаронные изделия, крупы, масло сливочное, топленое, кокосовое, а также растительное, или, как его тогда называли, постное, в том числе и такие сорта, как прованское и кедровое3, а также и более низкие его сорта - подсолнечное, конопляное и кунжутное. Продавалось в магазине свиное сало - шпик (нетопленое) и смальц (топленое), а также чай - байховый и кирпичный, кофе “мокко”, какао. Кроме отечественных, на прилавках были товары, шедшие под названием колониальных, - перец молотый и горошком, лавровый лист, мускатные орехи, гвоздика, корица, кардамон, ваниль и многие другие, названия которых я уже не помню.
Любители сладкого всегда могли 
купить в бакалейном отделе плитки шоколада самых разных сортов. Были в продаже различные шоколадные конфеты, карамель, монпансье, халва, кое-какие восточные сладости, патока, которую теперь нигде не продают. Продавалось печенье и варенье, малиновое и брусничное. Кроме кедровых, грецких орехов, фундука, который тогда называли волошский орех, и арахиса, называвшегося китайским орехом, были в продаже и фисташки, семечки подсолнуха, а также сладкий и горький миндаль. При магазине имелось специальное помещение, где отпускалось мясо говяжье и свинина, а также битая птица. В этом же отделе можно было купить квашеную капусту и соленые огурцы, соленую кету и селедку.
Из промышленных товаров в магазине можно было приобрести фаянсовую и фарфоровую столовую и чайную посуду, кухонную, например, медные тазы для варки варенья, обливные (эмалированные) тазы и кастрюли, ухваты, кочерги (печи в Танхое топились дровами). Не забывал отец и про топоры, пилы, гвозди и многое другое из того, что так необходимо было жителям поселка. Все это заблаговременно завозилось из Иркутска. Впрочем, варенье, а также соленые огурцы и квашеная капуста были местного, а чаще собственного изготовления.
Не торговали в магазине спирто-водочными изделиями (на это имела право только танхойская монополка).
За прилавками стояли бойкие продавцы. Рекламируя какой-нибудь товар, например, недавно полученные мелкие тарелки, и желая продемонстрировать при этом их высокое качество, они так умело бросали одну из них на пол, что она не разбивалась. Покупатель прекрасно, конечно, понимал, что это не более чем ловкость рук или, иначе говоря, трюк, но тем не менее тарелки все же покупал, так как был уверен в том, что в Танхое их больше нигде не достанешь. В качестве же товара, покупаемого в этом магазине, он никогда не сомневался.
За малейшую попытку обвесить или обсчитать кого-нибудь из покупателей продавец немедленно увольнялся. Это считалось большим наказанием. Ведь в Танхое уволенного за такой поступок никто на работу не принял бы. Однако подобные случаи были крайне редки. Закупающим большое количество товаров обычно делалась скидка, а частым посетителям магазина товары отпускались в кредит.
Жизненный опыт давно подсказал отцу справедливость простейшего коммерческого правила: чем больше продается товаров, тем больший доход имеет хозяин магазина. Руководствуясь им, отец старался торговать главным образом товарами широкого спроса.
Делая оптовые закупки, он стремился к тому, чтобы товар был не только достаточно дешевым, но и хорошего качества. Заказывая, например, оптовую партию стеариновых свечей, он сначала делал их штучные закупки у различных фирм и заводов. Закупленные свечи он ставил у себя в кабинете и все одновременно зажигал. Оптовый заказ он делал той фирме или тому заводу, свеча которого горела дольше и ярче и вместе с тем давала меньше копоти и меньше оплывала. При этом учитывалась, разумеется, и их стоимость.
Поселившись в Танхое, отец не только сразу же приступил к подрядной деятельности, но и одновременно начал обзаводиться домашним хозяйством. На довольно большом участке, который он, по-видимому, получил в аренду, было выстроено три жилых дома и разбит большой огород, часть которого он отвел под парники. Устроил он и теплицы, в которых выращивались ранние огурцы, помидоры, салат, редис, горох и фасоль. Непосредственно перед основным жилым домом был разбит сад с цветочными клумбами. В цветнике росло около ста различных сортов роз. На зиму они тщательно утеплялись. Сначала каждый куст накрывался кошмой, затем соломой и, наконец, деревянным ящиком. С началом зимы каждый ящик засыпался снегом. Благополучно перезимовав, розы летом расцветали и нежно благоухали.
За огородами обнаружились залежи высококачественной глины голубоватого цвета. На этом месте отец думал выстроить кирпичный завод. Стояли уже сараи для сушки кирпича - сырца и специальные формы. Рядом появилась кузница для обслуживания будущего кирпичного завода. Однако война 1914 года, а затем революция 1917-го не позволили реализовать этот замысел.
Как я уже писал, среди землекопов и чернорабочих, работавших на строительстве железной дороги, а также среди жителей Танхоя водилось немало бывших уголовников, от которых можно было ожидать всего. Учитывая это, сторожа вооружали дробовиком. Кроме того, при нем постоянно находилась свора собак, которые из своего собачника выпускались только на ночь.
Сторожу приходилось обходить большой участок. Для проверки его работы отец выписал из Петербурга специальные контрольные часы: массивные, толщиною примерно в пять, а диаметром около семи сантиметров. Внутрь часов вставлялась специальная бумажная лента. В течение ночи сторож должен был обойти большой участок и подойти к десяти занумерованным объектам. У каждого из них висел свой ключ, который сторож вставлял в единственное особое отверстие часов и делал им один оборот. Поскольку лента внутри часов вращалась так же, как и часовая стрелка, на ней оставался отпечаток не только с номером каждого объекта, но и с точным временем его посещения. Вынув утром ленту, можно было узнать, как сторож выполнил свои ночные обязанности.
Сейчас, наверно, есть более совершенные способы не только охраны объектов, но и контроля работы охранников. Во всяком случае, я с тех пор никогда и нигде подобных часов не встречал.
Развлечения в Танхое. По воскресеньям, а также по праздникам в доме отца собиралась местная интеллигенция: служащие железной дороги, почтово-телеграфной конторы, главный инженер-механик железнодорожного участка Семенов, местный фельдшер Гуревич (врача в Танхое не было), а также кое-кто из учителей начальной школы и служащих моего отца.
За стол садилось человек двадцать. После обеда часто устраивались концерты. Как сейчас помню, на двух гитарах играли мой дядюшка и местный телеграфист Родин. Один или двое гостей играли на балалайках, кто-то на цитре, а кто-то на мандолине. Брат моего отца, Михаил Иосифович, обладал абсолютным слухом. Иногда он устанавливал рядом с музыкантами бутылки разных размеров и еще что-нибудь из стеклянной посуды, распределив их так, чтобы, ударяя по ним последовательно, можно было получить музыкальную гамму. На таком “инструменте” он мог по слуху исполнить почти любую мелодию, хотя музыке его никто и никогда не учил. Чаще всего на таком домашнем оркестре исполнялись вальсы Андреева, а иногда и что-нибудь из классики, например, из Шуберта. Послушать концерт приходили знакомые - любители музыки. Их всегда радушно принимали, как гостей.
Порою, услышав музыку, в комнату вбегал наш крысолов фокстерьер Бобка. Он садился рядом с исполнителями и начинал им подвывать. Поскольку попасть в лад с оркестром он не мог, его попросту из комнаты выгоняли.
Иногда вечерами, под звуки оркестра, устраивались танцы. Заканчивались эти вечера, как правило, ужином.
Нужно сказать, что мой отец к домашним концертам, как, впрочем, и вообще к любой музыке, относился с полным равнодушием. В отличие от своего брата и своей матери, музыкальным слухом он не обладал и как-то, вспоминая об этом, говорил, что мотив “Интернационала” от мотива “Боже, царя храни” никогда не смог бы отличить. Если он во время происходящих у нас концертов оказывался дома, то обычно закрывался у себя в кабинете и занимался какими-нибудь неотложными делами, которых у него всегда было много.
Зимой, в праздничные дни, мы часто ходили целой компанией, вместе с гостями, на каток, который был устроен на Байкале. Лед на нем был всегда расчищен, по крайней мере на расстоянии до двухсот - трехсот метров от берега. Далее он представлял собою сплошные торосы, которые образовывались из-за ураганных ветров, обычно дующих в период ледостава.
На катке были устроены отапливаемые теплушки с
раздевалками, в которых можно было не только переодеться, но и просто передохнуть. На катке имелись кресла-каталки, и кто-нибудь из взрослых, став на коньки, мог покатать малышей.
На Рождество у нас всегда устраивалась елка, сначала для детворы, а на следующий день для взрослых. Электричества в те времена в Танхое не было, и на елке горели парафиновые свечи. На ветках висели китайские фонарики из гофрированной бумаги, в которых также горели парафиновые свечи. Висели на ветвях хлопушки и различные елочные игрушки, крымские яблоки, грецкие орехи, покрытые настоящим сусальным золотом, которое можно было всегда купить в иркутских магазинах, а также все то, что обычно полагается развешивать на елках.
На полу, вокруг елки, укладывались сшитые из цветного ситца мешочки, каждый с двумя фунтами (около 800 граммов) шоколадных конфет.
Шести-, семи- и восьмилетних ребят собиралось человек двадцать, в основном из бедных семей. Они устраивали вокруг елки хороводы, пели и веселились, как умели, после чего каждому из них вручался мешочек с конфетами, а также какой-нибудь подарок. Кроме того, каждому разрешалось снять с елки понравившуюся ему игрушку. Когда веселье кончалось, ребята усаживались за стол и пили чай.
Летом, в воскресные дни, мы часто всей семьей, а иногда и с гостями ходили гулять на Московский тракт, который проходил примерно в двухстах метрах от берега Байкала.
Московский тракт и озеро Байкал. Есть в Москве улица, которая носит пока еще название шоссе Энтузиастов. До 1919 года она называлась Владимирский тракт. Когда-то по ней ездили на лошадях 
купцы с товарами. По ней же в Сибирь - на каторгу - гнали заключенных, а также приговоренных к далекой ссылке. Дорога эта тянется до Уральских гор, пересекает их и проходит далее по всей Сибири. Проходит она и по берегу Байкала, где он достаточно пологий, и удаляется от него там, где он становится скалистым и обрывается прямо в воду. Эта дорога здесь и называлась Московским трактом. В свое время она имела большое хозяйственное значение и способствовала освоению богатейшего Сибирского края.
В 1862 году закончили строительство железной дороги от Москвы до Нижнего Новгорода. Позже она прошла до Урала и далее через всю Сибирь. Московский тракт потерял при этом свое прежнее значение. Арестованных и ссыльных поселенцев стали перевозить по железной дороге, в специальных вагонах. С соседними селами Танхой стал сообщаться уже не трактом, а проселочными дорогами. Тем не менее Московский тракт у жителей этого села не потерял своего исторического названия. Когда мы там жили, он служил чудесным местом для прогулок местной интеллигенции.
Когда Байкал был спокоен, и волны на нем не бушевали, гуляли у самой воды. У берега плескались мелкие рыбешки, которых местные жители называют широколобками. Иногда их ловили руками и пробовали выпускать в свои домашние пруды, но они в них не приживались. Слишком мутной и грязной была прудовая вода.
Вода в Байкале была исключительно прозрачной. Когда на нем не было волн, то, катаясь на лодке, можно было видеть его дно до глубины не менее пятидесяти метров. На глубине метров пяти можно было рассмотреть белый камешек величиною с двадцатикопеечную монету.
Отцовский дом служил не только клубом для танхойской интеллигенции. В летнюю пору к нам приезжали знакомые гимназисты из Иркутска, а иногда и студенты из Москвы, которые предпочитали часть своих летних каникул провести не дома, в Иркутске, а у нас, в Танхое. Те и другие приезжали для того, чтобы отдохнуть и повеселиться. Их всегда принимали радушно, как своих. Всем совершенно безвозмездно предоставлялось помещение с кроватями и чистым бельем, а также со всеми домашними удобствами. Все они садились с нами за общий стол, который им тоже, конечно, ничего не стоил. После хорошего обеда молодежь с удовольствием готовила мороженое, благо, что все необходимое для этого было под руками. Молока имелось сколько угодно. Для отделения от него сливок стоял сепаратор. Была и ручная мороженица, и до ледника со льдом недалеко идти. Девушек увлекал сам процесс изготовления мороженого, а кавалеры им охотно помогали.
Иногда по вечерам братья устраивали фейерверк, к которому обычно готовились заранее, пользуясь при этом специальными руководствами по пиротехнике. Запуск ракет производился из охотничьей двустволки. В воздух взлетали сверкающие разноцветными огнями вращающиеся мельницы, раскидистые снопы, причудливые шары, корзинки и другие яркие фигуры. Зрелище получалось необыкновенно красивым. Ближе к осени отдохнувшие и счастливые гости уезжали - гимназистки в Иркутск, а студенты - в Москву. Таким образом, для некоторых знакомых отцовский дом служил домом отдыха, к тому же еще и бесплатным.
Останавливались у нас и случайные путешественники. У меня в памяти сохранилось пребывание велосипедиста Панкратова, совершавшего кругосветное путешествие. Насколько я помню, он был часовых дел мастером. У него на велосипеде висела длинная кожаная сумка. На ней была крупная надпись: “Панкратов”. В этой сумке, вероятно, были инструменты, необходимые для текущего ремонта велосипеда, а, возможно, также и для починки часов. Было это примерно году в 1912. Ему отвели комнату, и он прожил около недели, конечно, совершенно бесплатно и на полном пансионе. В моей памяти он остался человеком малообщительным, хотя, сидя за столом, на вопросы о своей поездке отвечал охотно.
Сравнительно недавно мне попалась в печати заметка о путешествии этого велосипедиста, в которой писалось, что закончил он его благополучно. Во время пребывания в Лондоне Панкратов получил от английской королевы щедрые подарки. К сожалению, никаких воспоминаний о своем путешествии он так и не оставил. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. А ведь ему было о чем писать. Он проехал через все континенты мира, побывал во многих странах и, конечно, повидал много интересного.
Не раз у нас останавливались и гостили по нескольку дней проезжавшие через Танхой коммивояжеры. Благодаря им отец выписал энциклопедию Брокгауза и Ефрона и другую интересующую его литературу, а также приобрел кое-какие новинки: сепаратор шведской фирмы, ручной пресс для отжимания творога, последнюю модель граммофона, патефон фирмы братьев Патэ с вечными иголками из сапфира и большое количество пластинок.
Поселок Танхой расположен далеко не только от столицы России, но и от других ее крупных городов. Ближайшим из них оставался Иркутск. Воздушной связи между городами в те времена еще не существовало. Радиосвязь тоже отсутствовала. В лабораториях проводились лишь первые опыты по беспроволочному телеграфированию. Автомашины между городами не ходили. Имелись они, наверно, только в Петербурге и, может быть, в Москве. Поезда по России ходили медленно. Путь между Танхоем и Иркутском длиною около двухсот пятидесяти километров они преодолевали приблизительно за восемь часов.
Свою оторванность от культурных центров страны жители поселка до некоторой степени компенсировали чтением книг, которые постоянно выписывали, а также слушая граммофонные пластинки. Вспоминается мне одна пластинка. Названия ее я не помню, но на ней была записана музыка, изображающая звуки паровоза, отходящего от станции, движущегося и, наконец, прибывающего на следующую станцию.
Одна подрядная работа отца не устраивала. Ему постоянно хотелось придумать что-нибудь необычное и любопытное. Например, переезжая из Рязани в Танхой, он захватил с собой несколько горстей желудей и вырастил на новом месте из них сначала рассаду, а затем саженцы, которые высадил в грунт, огородив для этого участок размером около сорока квадратных метров. Лет через двенадцать поднялись штук сорок полутораметровых дубочков. В Забайкалье дубы никогда ранее не росли. Там это был, по-видимому, первый опыт. Отец надеялся высадить их на простор, создав первую в Танхое дубраву. Однако из этого ничего не получилось. Настал 1917 год. “Барским затеям” был положен конец. На участок с дубками выпустили телят, которые и распорядились деревцами по-своему.
Был еще участок, на котором отец высадил саженцы тополя, который прежде здесь также не рос. В 1917 году они превратились уже в большие деревья. Надеюсь, теперь в Танхое тополя растут не только там, где их впервые высадил отец.
Однажды кто-то из местных жителей принес несколько яиц диких гусей. Отец посадил на них индюшку. Из них вылупились дикие гусята. К ужасу своей посаженной матери, они сразу же полезли в домашний пруд. Когда они подросли, то с утра стали улетать на ближайшее болото. К вечеру они всегда возвращались, стараясь не опоздать к домашнему ужину, после которого оставались ночевать вместе с домашними гусями. Кто-то из местных охотников подкараулил их на болоте и уложил из дробовика. Хотя эти гуси и были дикими, но к людям привыкли и не боялись их. Так кончилась другая “барская затея”.
Из литературы отцу было известно, что самец и самка диких индеек сидят на яйцах по очереди. Он решил проверить это на домашних птицах. Вместо индюшки на яйца был как-то посажен индюк. К общему удивлению, сел на них он очень охотно и не хотел с них слезать даже для того, чтобы попить воды и поклевать зерна. Для этого его снимали с гнезда насильно. Быстро поклевав чего-нибудь и попив наскоро воды, он торопился вернуться к себе в гнездо.
Наконец он услышал, что в них что-то зашевелилось и тут же начал помогать взламывать скорлупу. А клюв, надо сказать, у него, как и у всякого индюка, был мощный. Таким клювом можно и голову птенцу пробить. Чтобы этого не случилось, несмотря на его отчаянное сопротивление, его с гнезда сняли и посадили индюшку.
Птицеводство в хозяйстве было поставлено на поток. Яйца высиживали не только наседки. Отец, как любитель новшеств, завел инкубатор, который стоял у него в кабинете. За его конструкцию он получил патент. Разводя кур, отец одновременно изучал продуктивность той или иной породы.
Понимал ли отец смысл и размах тех работ, участником которых он был? Думаю, да. Именно поэтому он часто выговаривал домашним за излишнюю расточительность, в то время, как он мог бы увеличить плату своим рабочим. Но при этом, как я уже описывал, он всячески старался обустроить и быт семьи, привнести в жизнь нечто новое. Чего, конечно, никто из нас не мог представить, так это того, что в 1934 году его посадят в тюрьму как предпринимателя крупного масштаба и затем, в 1938 году, расстреляют. Только благодаря тому, что я носил другую фамилию и был записан сыном моей тети, мне удалось поступить в Политехнический институт и в какой-то степени продолжить дело своего отца. Я тоже начал с техника, а потом работал в крупном институте, но годы моего детства, память о строительстве Великого сибирского пути навсегда останутся самыми дорогими для меня.
1 - В настоящее время Танхой - поселок городского типа Бурятской республики
2 - В отличие от городских улиц, меняющих свое направление в большинстве случаев под прямыми углами, шоссейные и железные дороги изменяют его по кривым линиям, построенным строго по специальным таблицам, составленным с лемм тригонометрических функций. Без таких таблиц провести изыскание дороги, а также протрассировать ее ось практически невозможно.
3 - Кедровое масло и кедровые орехи могли бы, вероятно, составить и в настоящее время предмет экспорта, но почему-то теперь предпочитают торговать древесиной кедров, а не тем, что они дают, пока растут
А. Климентов
Наука и жизнь.-1996.-№2.-С.42-53.